Всё было тихо. Удручающе тихо. Не было и малейшего признака, что кто-то недоволен повышением налога и неизбежным ростом цен. Даже хоть чуточку усомниться в правильности и справедливости новой налоговой меры никому не приходило в голову.
Раньше по гораздо меньшему поводу поднялось бы могучее общественное возмущение, люди бы массово вышли на улицу дать укорот зарвавшимся властям. Из-за руления полицейские отряды против такого давно были бессильны и власти бы мигом кинулись на попятный. Да и не посмели бы они.
Теперь же ничего этого не было и намёка. Все ходили с прежними счастливыми лицами. Сущёву даже казалось, что к выражению этих лиц примешалась ещё какая-то дополнительная одухотворённость, солидная важность. Некая удовлетворённость от понимания великого смысла происходящего, ответственности текущего момента. Гордость за сопричастность к общему действию, целью которого является несомненное благо, стоя́щее выше личных интересов каждого отдельного человека.
В общем, всё было безнадёжно. На первый взгляд. И на второй тоже. Сущёв ломал голову два дня.
– Всё зло в биржах, – поделился он своими соображениями с женой. – Без них ничего бы этого не получалось. Людям стало бы негде брать счастье. А на биржах они сразу находят поставщиков. Если бы не это, мозги бы у всех быстро прояснились. Тогда можно было бы что-то объяснить. А сейчас без толку. Только поржут над конспирологией. Пока все под счастьем – они им зомбированы. А они всё время под счастьем. И всё из-за бирж. Если бы их не стало… Или если бы люди перестали на них ходить. Что, в сущности, одно и то же. Ведь никаких специальных бирж и нет – это просто места, куда все приходят меняться счастьем. Но сами они ходить не перестанут. И убедить нереально – для этого нужно, чтобы они вначале не походили на биржу хотя бы денёк. Порочный круг. Остаётся один способ – напугать. Чтобы они боялись туда приходить. Тогда может получиться… – Сущёв умолк в задумчивости.
– Ты же не собираешься…!… – испугалась Инна, догадавшись.
– Собираюсь, – сухо подтвердил он.
– Как? – спросила она упавшим голосом.
– Пока не придумал. Пока думаю сделать маленький Бухарест.
– Но тебя поймают!
– Постараюсь, чтоб не поймали. Всё-таки я там работаю, я в теме. Камер очень много, но всё равно есть слепые зоны. Если работать из неё…
– А если поймают?!
– Придётся рискнуть.
– Терёша останется без отца, – продолжала она с му́кой в голосе.
– Да, может быть, останется без отца. Если я попробую. А если не попробую, будет жить в мире рабства. И уже не может быть, а точно. Именно ради него я и должен. Разве ты не понимаешь?! – лицо его сделалось отрешённым.
– Понимаю, – почти щёпотом простонала она. – Но мне так страшно…
– Ты ли это?! Мы же с тобой Бонни и Клайд, забыла? Такие дела делали – и ты не боялась.
– Да, но тогда не было Терёши.
– Тем более. Разве самка не порвёт кого угодно за детёныша?
– Порвёт, – согласилась Инна грустно.
– Вот то-то, – Сущёв сомкнул объятия, в этот раз вспомнил, но сознательно не стал себя сдерживать, а наоборот сдавливал, чтобы она хрустела как можно сильнее. Она не стонала, а только плотнее прижималась лицом к его щеке.
* * * * * * * * * * * *
От Бухареста пришлось отказаться. Идея содержала в себе непреодолимые уязвимые места. При расследовании в конторе с большой вероятностью смогут заподозрить, что рулили из слепой зоны. И станет ясно, что работал кто-то из своих. Дальше на Сущёва выходят в один шаг, потому что чтобы выявить слепые зоны, нужно подключаться к местным камерам, а все подключения журналируются. Тут-то к нему и придут с вопросом, зачем это он незадолго до инцидента снимал данные с тех самых камер. Да и без этого он бы попался. Переполох инцидент вызовет неимоверный, в конторе рыть начнут абсолютно все без всяких указаний. В том числе ребята из его участка, тот же Чернодворов. Перелопатят записи со всех окрестных камер как минимум за сутки. И узна́ют его в лицо – всё-таки в слепую зону ещё надо зайти. И зададут закономерный вопрос: с какой целью он находился в злополучном районе накануне инцидента? За счастьем приходил? Ага, особенно Чернодворов в это поверит. И даже если работать через прокладку, всё равно остаётся тот же риск. Да ещё реквизит. Бухарест нельзя устроить одними бойцами – их нужно снабдить свиноколами. Пронести всё под всеми камерами к месту акции, не оставив следа, нереально. И прокладка-носильщик в этом деле тоже вряд ли поможет. В общем, Бухарест не канал.
– Иннуль, мне придётся забрать твою скороварку, – сказал Сущёв жене.
– Зачем?
– Поиграю в братьев Царнаевых.
– Это ещё кто?
– Коротка память народная. Это два джигита, которые в недавней истории взорвали Бостонский марафон. Не помнишь?
– Нет.
– Ладно. Штука в том, что из скороварок очень удобно делать бомбы. Потом купим тебе новую. Себе не могу – это след.
Инна замолкла ошеломлённая. Через десять секунд, обретя обратно дар речи, она задала очевидный вопрос:
– Но ты же сам сказал, что по слепой зоне тебя сразу вычислят!
– Я не в слепой.
– Под всеми камерами? Ты что задумал?! – она не в шутку испугалась.
– Стой-стой, это не то. – Он осознал свою оплошность. Следовало вначале объяснить, чтобы так не пугать. – Ты кое-чего не знаешь. Вся видеосъёмка хранится неделю. Потом автоматически удаляется. И если бомба взорвётся через восемь дней, улик не останется.
– Как это – удаляется? – спросила Инна хмуро и недоверчиво.
– Система так устроена. В ней просто места больше нет для хранения. Это так называемая архитектура с периферийным хранением. Ты представляешь, сколько этих камер?! И каждая снимает с высокой чёткостью. Если бы это всё передавалось в центральное хранилище, никаких каналов бы не хватило. Да и сервера хранения бы поперхнулись. Поэтому ничто никуда не передаётся, а хранится в самой камере. Передаётся только когда к ней подключаются. Но объём памяти у камер, как ты понимаешь, ограничен. Хватает на неделю. Вроде и недостаток – но с другой стороны, старые записи никому и не нужны. Старая истина – что преступления следует раскрывать по горячим следам. А если не раскрыли по горячим – то и никакие старые улики не помогут и их можно без особого ущерба удалять. А какой материал требуется – тот можно с камеры скачать и хранить его отдельно хоть вечно.
– Интересно.
– Да. Эта периферийная архитектура появилась ещё до всего этого. Хотя забавно. Прикинь, если тогда знать – как удобно можно было бы грабить. Грабишь себе спокойненько прямо под камерой, а потом просто забираешь эту камеру с собой – и всё, никаких улик.
– Пф… Гениальное изобретение! – она по-детски расхохоталась.
– Да. И теперь мне поможет. Поставлю замедлитель на восемь дней. На девять – чтобы с запасом.
– А как спрячешь?
– Не буду прятать. Повешу на дереве на видном месте в мешке.
– Чегоооо?!!!!!
– Да. Так накроет лучше. Всё равно никто ничего не заподозрит. С этим счастьем все расслабились, включая ментов. Да и преступности почти не осталось. Никто ничего худого не ждёт.
– Всё равно заметят и захотят посмотреть. Без подозрения – просто из любопытства.
– Я это учёл. Не станут. Они под этим счастьем все законопослушные – дальше некуда. Прилеплю на мешок табличку «Не трогать» – они послушаются.
– Фу, Лёша, – воскликнула она, смеясь и не сомневаясь, что уловка сработает, – Ты такой тролль!
– Да уж… – он не спешил за ней смеяться, а наоборот хмурился. – Тролль. Это становится традицией. Опять спасаю мир – и опять тем же способом. Помнишь, я тебе сетовал, что хотел бы быть писателем, письменным словом, вроде бы, более-менее владею – но не умею придумывать сюжеты. Сейчас, кажется, придумал один.