Через пару дней кто-то снова прислал ему счастье. На этот раз Сущёв сомнениями не томился, а сразу вырвал его из себя и сделался смурнее обычного. «Этак я с каждым разом буду становиться всё злее,» – подумал он с желчной усмешкой.
Ещё через пару дней, вернувшись домой, он снова застал жену осчастливленной. Инна заранее знала, какой исход её ждёт, и даже особенно не пыталась возражать. Лишь для проформы:
– Лёш, ну не надо…
– Я сам не рад, ты знаешь.
– Ну полчасика, – проканючила она своим фирменным жалобным голосом.
– Иннуль, только не этим голосом. Он с меня как будто кожу сдирает.
– Ну не только же я должна страдать.
– Я и так страдаю.
– Если бы хотя бы не твоё! Твоё такое противное!
– Зато полезное! Это как лекарство. Противное, но лечит. Тебя мама кормила в детстве всяким полезным? Меня постоянно пичкала какой-нибудь дрянью. Я ещё тогда обратил внимание, что всё полезное почему-то невкусное. А самое полезное – вообще редкая дрянь. А всё вкусное почему-то непременно вредное. Какая-то в этом есть закономерность. Вот и моя пилюля для тебя будет такая же – противная, но полезная.
Она засмеялась и Сущёв воспринял это как сигнал готовности. Сделал.
– Я теперь тебе на ужин тоже буду готовить полезное, – мстительно сказала Инна через минуту.
– Только не это! – он расхохотался.
– Ты сам подвёл базу. Не жалуйся теперь!
– Ты жестока!
– Нет, я заботлива. Полезное же! Ещё рыбий жир у меня теперь будешь жрать.
– Ладно, в компании с тобой – согласен.
– Мне твоих пилюль хватило.
– Так их было всего две.
– Этого хватило на год вперёд.
– Слушай, как хорошо, что поблизости нет биржи. А то бы тебе оттуда постоянно прилетало.
– Да, хорошо. Спасибо тебе. Я хоть и не рада, но спасибо. Когда я не под счастьем, мне в него и неохота. Наверное, это всё из-за тебя.
Она к нему прильнула, он её обнял и в ней опять что-то хрустнуло.
* * * * * * * * * * * *
Ещё через три дня он пришёл с работы, а Инна встречала его с лицом испуганным и виноватым. Он сразу заметил и сразу спросил прямо:
– Что случилось?
– Лёш, мне кажется, что Терёшу осчастливили, – начала она робко, заранее опасаясь реакции мужа, – Он капризным и так никогда не был, но сегодня…
Cущёв не дослушал. Не снимая ботинок, он ломанулся в комнату, к детской кроватке. Терентий стоял, держась за перила, и сиял улыбкой от уха до уха.
– Кака! – весело выкрикнул он, глядя на отца.
У Сущёва потемнело в глазах. Никогда он не видел сына таким. Терентий пребывал в полном порядке, но было видно, что он поменялся.
– Ребёнка! Суки! – Сущёв чуть не плакал от отчаяния и бессилия. Ненависть душила его.
– Лёш, но всё же в порядке… – не слишком уверенно утешала Инна, боясь сама не зная за что.
– Суки… Суки… – шептал он, – И я не могу… Ничего не могу… Тебя могу, а сейчас…
– Но завтра же всё пройдёт.
– Пройдёт. Но это будет повторяться. Ненавижу…
Он чувствовал себя раненым в самое уязвимое место. Раненым и распятым. Унизительно беспомощным. Он не мог ни спасти дорогое, ни наказать врагов. Как будто что-то переломилось в нём. Какой-то тонкий моральный прутик, назначение которого не было ясно. И на этом месте возникла сухая и мёртвая решимость. Решимость непонятно на что. Решимость пока ещё спящая, невостребованная. Но она была, ощущалась.
Завтра всё пройдёт. Но нужно было что-то делать. Хотя было ясно как день, что ничего сделать невозможно.