Был вторник. Ещё один день в бесконечной череде. Дело по-прежнему не двигалось, а мир как будто сходил с ума. Все продолжали обсуждать того двинувшегося капитана, устроившего бойню прямо на улице. С Евсюковым было понятнее – его хотя бы смогли допросить. А капитан сбежал на тот свет, оставив тайну своего поступка при себе. Хотя всплыло про него, конечно, много чего интересного, что теперь одни пытались раскапывать, а другие скрывать. И даже непонятно, кто более прав. С одной стороны, люди имеют право знать правду. С другой стороны, правда – вещь такая, с которой обращаться следует осторожно. Бывает правда, от которой вреда больше, чем от всякой лжи. Вот и теперь. Штатный психолог про него там что-то такое указывал, что неуравновешен, склонен к вспышкам неконтролируемой ярости. Но сочли, что ценный сотрудник и сие незначительное пятнышко не может служить основанием для перемены отношения. Вот вам и незначительное пятнышко. Его теперь как только ни мусолят и выводы делают уж насколько далеко идущие. Мол, в полиции все такие. А у неё и без того репутация в обществе хуже некуда и продолжает ухудшаться. А ведь если полицию распустить – все в первую неделю взвоют и сами же запросят всё вернуть назад. Ну и зачем народу такая правда, которая его только обманывает? Не лучше ли было бы, чтобы эту правду знали только те, кому её знать необходимо для работы – чтобы принять к сведению и принять адекватные меры?! Хотя тоже ведь: знали же – да не приняли. Как ни поверни – а всё верных решений не видно. Неужели нельзя устроить так, чтобы был порядок и всё работало как положено? Наверняка ведь можно. Кто бы только открыл секрет, как. Вот у американцев с этим делом как? Да такой же бардак. Может, ещё и побольше нашего. Психов у них точно больше, да ещё таких, что давешний капитан выглядит совсем бледно. Интересно, почему он застрелился не последним патроном? В магазине оставалось ещё три. Никто этого никогда не узнает. А, может, он и не считал. Свихнулся человек – разве здоровому тут разобраться.
Постников всё предавался меланхолическим размышлениям. Вдруг зазвонил телефон:
– Слушаю.
– Алло, Геннадий Антипыч?! Камелёв беспокоит. Можете говорить?
– Да, Коль, здравствуй. Слушаю тебя.
– Помните, Вы просили про самоубийства странные сообщать? Зафиксировали случай. Я ничего подобного даже не слышал никогда.
– Вот как?! Излагай.
– В Бирюлёво один программист напал с ножом на мамашу. Она дитя на улице выгуливала в коляске. Ну так он сзади её ножом и пырнул. Да повезло ей – промазал, попал в плечо. Она бегом – он за ней. Но тут какой-то спортсмен с бейсбольной битой заступился. И что Вы думаете? Этот программист пошёл с ножом на биту и спортсмена завалил. А потом этим же ножом тут же и зарезался.
– То есть как – зарезался?
– Приставил нож к сердцу и ничком плюх. Свидетели есть. Это что-то невероятное.
– Да уж, первый раз про такое слышу. Наркоман, может?
– Нет, чистый, у нас проверили. Зачем – непонятно. У самого жена с дитём. Мамаша та – ну, подрезанная – уверяет, что никогда его раньше не видела. Такое ощущение, что человек на ровном месте за одну секунду с катушек съехал. Правда, с ножом непонятка. Жена говорит, что у них на кухне такого не было.
– Да, очень странно. Коль, а адрес ты мне можешь сказать? Ну, мамаши этой, – Геннадий Антипович взял со стола книгу, заложенную карандашом, и записал этим карандашом на её же полях, – Ладно, Коль, спасибо, что сообщил. Ещё будет что – звони!
– Рады стараться, Геннадий Антипыч. Будьте здоровы!
Это уже было что-то. У того мелкого подонка что-то сорвалось. Чёрт знает, зачем ему понадобилась эта мамашка, но зачем бы ни понадобилась, кокнуть её ему не удалось. А значит, он мог зайти на вторую попытку. Конечно, гарантии, что зайдёт, не было ни малейшей, но мог и зайти. Всё равно других возможностей не было, а это был шанс. Если что, Камелёв его ещё проинформирует. А он пока покараулит – время у него есть. Время, которое после смерти Витьки он совсем перестал ценить и даже наоборот – оно было ему скорее в тягость. Мёртвым время ни к чему – а он ощущал себя мёртвым. Но всё ещё способным отомстить за того, кто должен был быть живым.